Экспозиция «Жанр в искусстве социалистического реализма», представленная в ЦДХ, примечательна как одна из немногих серьезных попыток переосмысления официального отечественного искусства недавних десятилетий. Особый интерес вызывает раздел советского послевоенного фарфора.
В отличие от критического реализма XIX столетия соцреализм ХХ века изображает жизнь не критически, а правдиво. За дословность цитаты не поручусь, но, кажется, так определял недавно господствовавшую тенденцию нашего искусства школьный учебник литературы (с профилем Горького на обложке и сакраментальным эпиграфом «Литература — искусство слова»; по нему учились последние поколения старшеклассников почившего СССР). Было в ходу и другое определение: «Социалистический реализм — искусство, отвечающее интересам начальства в форме, доступной его пониманию». Впрочем, эти формулировки в полной мере относились только к творчеству наиболее казенному, наполнявшему парадные залы музеев и отчетные выставки вроде тех, что вплоть до 1980-х годов случались в Манеже, — «Мы строим коммунизм», «Славься, Отечество наше свободное» и т.п.
Нынешняя же экспозиция посвящена «соцреализму с человеческим лицом», то есть частным творческим интересам художников, состоявших на службе у государства. Полвека назад «жить в обществе и быть свободным от общества» было почти немыслимо. Всякий значительный мастер формировался в недрах советской художественной школы и не мыслил себя без договорных работ к тематическим выставкам, госзаказов и участия в материализации установок идеологического отдела ЦК КПСС. Но уровень владения ремеслом позволял создавать вещи, способные пережить пресловутую «злобу дня»: хочешь — любуйся аскетичным бытом первоцелинников, а нет — сосредоточься на солнечных бликах на выцветшем брезенте их палатки и на беге облаков. Так возникла советская живописная лирика.
Главные достижения соцреализма давно обретаются в музейных собраниях. Производительность авторов, честно старавшихся соответствовать своему профессиональному званию, оказалась столь велика, что и сегодня позволяет составить визуальный рассказ о прошедшей эпохе из произведений, остановивших время по вполне незначительным поводам, вроде воскресной рыбалки или семейного торжества. В основу выставки легла одна из таких молодых коллекций. Ее хозяйка Елена Зенина вплотную соприкоснулась с искусством лет десять назад, служа в постсоветском ЦДХ на административной должности. Теперь у нее своя галерея, и нынешний публичный показ — первое представление результатов ее собирательской деятельности: «Пионер», «В балетном классе», «Семья сварщика», «Приезд автолавки в деревню»… Хрестоматийных имен почти нет, если не считать Аркадия Пластова и Татьяну Шевченко — авторов, хоть и совпавших во времени, но придерживавшихся очень разных эстетических установок. В позднем своем творчестве Татьяна Александровна успешно изживала советскую «печать времени», неизменно стремилась вернуться к истокам: в 1920-е годы ее знаменитый отец преподавал живопись во ВХУТЕМАСе, а еще раньше двигался параллельным курсом с русскими сезаннистами из «Бубнового валета». Пластов же всегда принадлежал к «соцреализму light» — тому явлению, которое недавняя выставка в Третьяковке окрестила советским импрессионизмом.
Хиты выставки сосредоточены в двух обширных витринах: стоит перевести взгляд — и живопись оказывается лишь подспорьем для экспозиции камерной фарфоровой скульптуры. Дело не ограничивается более или менее традиционными «Лыжницами» — вроде той, что автор этих строк обнаружил в комнате собственной бабушки. Фундаментальнейшие композиции изготовлены и расписаны по канонам прошлого века: «Парашютисты» (1930-е) Вениамина Боголюбова, «Таджичка» (1947) знаменитого Исидора Фрих-Хара, «Шахтеры» (1950) и «Портрет жены Алексея Толстого» (1953) Асты Бржезицкой.
Сергей Сафонов