Парашютистки не помогли
История искусства ХХ века еще долго будет пытаться обрести окончательный вид, отлиться в бронзе и застыть навсегда. С веком девятнадцатым и предшествующими вроде разобрались: на периоды разбили, основные имена как километровые столбики расставили, к «мэтрам» прилепили «школы» – учеников и последователей. В двадцатом все еще как-то неустойчиво: оценки гуляют, классики подсудны, имена то появляются, то исчезают.
Вот и нижнетагильский музей решил в истории кое-что подправить. Второй раз он привозит в Москву произведения Павла Константиновича Голубятникова, обнаруженные еще в 1970-х годах на Урале. В прошлый свой приезд, в 2000 году, выставка останавливалась в залах Третьяковки, потом уехала в Питер, оттуда – в Калининград, где задержалась на пару лет. Когда директор нижнетагильского музея Марина Агеева говорит: «Он ведь жил в Калининграде», то это не про художника, а про его холсты и рисунки, которые никак не получалось вывезти вплоть до недавнего времени.
Теперь Голубятников в том же самом составе снова в Москве – «заглянул» на обратном пути в Нижний Тагил. Не будь этой вынужденной задержки в Калининграде, мы, может, еще не скоро увидели бы наследие Павла Константиновича – четыре года не тот срок, чтобы повторять персоналку. Зато сейчас у тех, кто в 2000-м не видел выставку в Третьяковке, есть шанс посмотреть. А у тех, кто видел, – убедиться, что это был не сон, что эти великолепные вещи действительно существуют. Но одновременно и в том, что такой мастер мог быть «пропущен» историей искусства, не упоминался ни в каких сборниках и энциклопедиях, а его холсты более тридцати лет могли пролежать свернутыми в рулон, в том виде, в каком были вывезены семьей из блокадного Ленинграда.
Голубятников остался там – на Волковом кладбище – умер от дистрофии в 1942-м. И семья до середины 70-х годов не решалась развернуть плотный рулон его холстов, увезенный на Урал, «боясь растревожить тяжкие воспоминания».
Музей Нижнего Тагила стал первой институцией, которая занялась «возвращением» Павла Голубятникова в ряды. Подтвердились семейные предания о том, что был он одним из любимых учеников Петрова-Водкина, что в начале 1930-х преподавал в Академии Художеств, был обвинен в формализме и уволен. Неспешно и последовательно, в музейном ритме, началась работа с наследием художника, которое постепенно осело в нижнетагильском музее. Реставрацией большинства работ занимались специалисты московского реставрационного центра им. И.Э. Грабаря.
В итоге, еще через тридцать лет, Голубятников вернулся во всей красе «умеренного авангарда», как определяют его художническое место в искусстве 1920-1930-х годов. Вернулся вещами, достойными Третьяковки и Русского музея как минимум. С петрово-водкинской «планетарностью», с удивительным цветом, с композицией и рисунком, оставляющими ощущение, что в них содержится опыт половины русского авангарда: Малевич, Ларионов, Филонов и др., которых он будто не копировал, а впитывал, записывая не в блокнот, а сразу – в собственную ДНК.
Парашютистки, самолеты, парки культуры, безмятежные дети и новые трактора – набор сюжетов традиционный для 1930-х годов. Но исполнение выдает «формалиста» самого крутого замеса, искреннего и одаренного – понятно, почему Голубятникова не хотели вписывать в каталоги и справочники. Парашютистки и трактора не спасали. Поможет ли теперь вторая московская персоналка, неизвестно, ведь работы уедут в Нижний Тагил. Останься по одной из них в постоянной экспозиции Третьяковки и Русского – был бы шанс.
Галерея искусств Зураба Церетели. Пречистенка, 19. Живопись и графика П.К. Голубятникова (1891-1942).
Игорь Чувилин