Переведено 15  ноября  2005г.     

Она охраняет трофейное искусство. Интервью с Ириной Антоновой, директором московского Музея им. Пушкина

— Когда в 1945 году в Москву прибыли дрезденские шедевры, в том числе «Сикстинская Мадонна» Рафаэля, их распаковали вы?

— Для меня искусство связано с эмоциями. Когда на нас обрушилась эта лавина шедевров, на меня это произвело громадное впечатление. Каждый раз, когда распаковывалась новая картина, это было как удар. Я считаю, что подобный восторг свойственен тем, кто интересуется искусством.

— А вы не присутствовали при том, когда в Германии шли поиски художественных ценностей для отправки в Москву?

— Я присутствовала при том, когда реставраторы распаковывали «Сикстинскую Мадонну». Это было похоже на священнодействие. Картина была замотана в белые полотнища, я все еще помню эту сияющую белизну, из которой появилась картина.

— Вы работали с картинами. В чем заключалась эта работа?

— Мы их инвентаризовали.

— Но вы не были в Германии?

— Нет, в Германии я не была.

— Вы помните, в каком состоянии находились художественные ценности, прибывшие из Германии?

— Да. Некоторые произведения были в очень плохом состоянии.

— Ущерб им был нанесен хранением в германских штольнях и каменоломнях?

— Да. Некоторые картины, написанные на дереве, были совсем мокрыми. Например, «Динарий кесаря» Тициана. Его пришлось сушить три года. Можно только удивляться, что картины вообще сохранились.

— То есть картины были спасены русскими солдатами?

— Я считаю, что да, они были спасены.

— В ваших хранилищах то и дело находятся шедевры, которые считались утерянными. На выставке «Археология войны» вы показали те экспонаты из берлинских собраний, которые до тех пор казались утраченными. Можем ли мы ожидать других крупных сюрпризов?

— Это возможно.

— Вы знали, что предметы археологии, черепки привезены из Берлина?

— Мы это узнали только что.

— Но разве на мешках не было написано, откуда они?

— Мне это неизвестно.

— Предоставите ли вы возможность немецким ученым изучить именно эти предметы?

— Мы и так работаем вместе.

— Над чем в данный момент работают ваши реставраторы? Над пока что не выставлявшимися предметами?

— Да, у нас есть еще кое-какие предметы, над которыми работают реставраторы.

— Над археологическими находками?

— Да, недавно мы показали их нашим немецким коллегам. Все!

— Однако проблема для ученых заключается в том, что они хотят знать, какие предметы искусства пережили войну, и им не важно, где они находятся.

— Мы тоже хотим знать это. Но мы не получаем никакой информации о том, в каком месте Германии находятся тысячи шедевров, вывезенные во время войны из России.

— Германия требует возврата предметов трофейного искусства. Вы же хотите, чтобы они остались в вашем музее.

— Это (т.е. реституция) невозможно, и я объясню вам почему. Три четверти произведений итальянского искусства, которые хранятся в Лувре, попали в Париж вместе с Наполеоном. Мы это знаем, и, тем не менее, они остаются в Лувре. Я знаю место, где в монастыре Виченцы висела большая картина Веронезе. Теперь она находится в Лувре, там она и останется. То же самое касается мраморов Элгина (Elgin Marbles, коллекция античной скульптуры лорда Элгина, вывезенная из Парфенона и хранящаяся ныне в Британском музее. – Прим. ред.), который остается в Лондоне. Вот так.

— Поэтому все должно оставаться, как есть?

— В нашем законодательстве предусмотрены исключения для религиозных предметов искусства, собственности жертв фашизма и Холокоста.

— Может ли германо-российская проблема разрешиться в том случае, если Германия выплатит репарационные платежи за умышленно уничтоженное русское искусство? Можно ли компенсировать искусство деньгами?

— Наш закон предусматривает возможность обмена. Но как можно сравнивать предметы искусства? Что можно отдать за Рембрандта? Какая замена будет адекватной? Деньги – нет.

— Не деньги? Не копия Янтарной комнаты?

— Но это же не оригинал. Это новодел.

— Вас очень расстроило то, что в конце 1950-х годов Советский Союз вернул так много предметов искусства?

— Нет, я этим не расстроена. Я это понимаю. Но подумайте, это же история. Я считаю, что эти полтора миллиона шедевров, в том числе Дрезденская художественная коллекция и предметы из Пергамского музея (Pergamonmuseum, берлинская галерея, где выставлены знаменитые фризы алтаря из Пергама и другие древние сокровища. – Прим. ред.), – это история. То, что осталось в России, это компенсация. Тысячная доля компенсации.

— В будущем году российские музеи уже не получат столько денег от государства, сколько они получали до сих пор. Как это отразится на вашей работе?

— Сейчас мы пока еще не знаем, как это отразится. Но музеи как были, так и останутся.

— Вы нисколько не волнуетесь, что ваша работа в музее полностью изменится из-за отсутствия денег?

— Нет, это невозможно.

— Можете ли вы себе представить совместную работу с немецкими учеными над реставрацией художественных ценностей из Германии? Не пойдет ли дело быстрее?

— Пусть тогда немецкие ученые работают здесь над экспонатами, которые здесь же останутся. Я не знаю, как это сделать.

— Вы сотрудничаете со многими молодыми учеными. Думает ли следующее поколение, которому не пришлось пережить ни войну, ни период восстановления, о трофейном искусстве иначе?

— Вряд ли.

— В России это не тема для обсуждения?

— Нет, у нас это не тема. Это не обсуждается.

                                                                                                                             Ута Байер.