Переведено 15 ноября 2005г.
Она охраняет трофейное искусство. Интервью с Ириной Антоновой, директором московского Музея им. Пушкина
— Когда в 1945 году в Москву прибыли дрезденские шедевры, в том числе «Сикстинская Мадонна» Рафаэля, их распаковали вы?
— Для меня искусство связано с эмоциями. Когда на нас обрушилась эта лавина шедевров, на меня это произвело громадное впечатление. Каждый раз, когда распаковывалась новая картина, это было как удар. Я считаю, что подобный восторг свойственен тем, кто интересуется искусством.
— А вы не присутствовали при том, когда в Германии шли поиски художественных ценностей для отправки в Москву?
— Я присутствовала при том, когда реставраторы распаковывали «Сикстинскую Мадонну». Это было похоже на священнодействие. Картина была замотана в белые полотнища, я все еще помню эту сияющую белизну, из которой появилась картина.
— Вы работали с картинами. В чем заключалась эта работа?
— Мы их инвентаризовали.
— Но вы не были в Германии?
— Нет, в Германии я не была.
— Вы помните, в каком состоянии находились художественные ценности, прибывшие из Германии?
— Да. Некоторые произведения были в очень плохом состоянии.
— Ущерб им был нанесен хранением в германских штольнях и каменоломнях?
— Да. Некоторые картины, написанные на дереве, были совсем мокрыми. Например, «Динарий кесаря» Тициана. Его пришлось сушить три года. Можно только удивляться, что картины вообще сохранились.
— То есть картины были спасены русскими солдатами?
— Я считаю, что да, они были спасены.
— В ваших хранилищах то и дело находятся шедевры, которые считались утерянными. На выставке «Археология войны» вы показали те экспонаты из берлинских собраний, которые до тех пор казались утраченными. Можем ли мы ожидать других крупных сюрпризов?
— Это возможно.
— Вы знали, что предметы археологии, черепки привезены из Берлина?
— Мы это узнали только что.
— Но разве на мешках не было написано, откуда они?
— Мне это неизвестно.
— Предоставите ли вы возможность немецким ученым изучить именно эти предметы?
— Мы и так работаем вместе.
— Над чем в данный момент работают ваши реставраторы? Над пока что не выставлявшимися предметами?
— Да, у нас есть еще кое-какие предметы, над которыми работают реставраторы.
— Над археологическими находками?
— Да, недавно мы показали их нашим немецким коллегам. Все!
— Однако проблема для ученых заключается в том, что они хотят знать, какие предметы искусства пережили войну, и им не важно, где они находятся.
— Мы тоже хотим знать это. Но мы не получаем никакой информации о том, в каком месте Германии находятся тысячи шедевров, вывезенные во время войны из России.
— Германия требует возврата предметов трофейного искусства. Вы же хотите, чтобы они остались в вашем музее.
— Это (т.е. реституция) невозможно, и я объясню вам почему. Три четверти произведений итальянского искусства, которые хранятся в Лувре, попали в Париж вместе с Наполеоном. Мы это знаем, и, тем не менее, они остаются в Лувре. Я знаю место, где в монастыре Виченцы висела большая картина Веронезе. Теперь она находится в Лувре, там она и останется. То же самое касается мраморов Элгина (Elgin Marbles, коллекция античной скульптуры лорда Элгина, вывезенная из Парфенона и хранящаяся ныне в Британском музее. – Прим. ред.), который остается в Лондоне. Вот так.
— Поэтому все должно оставаться, как есть?
— В нашем законодательстве предусмотрены исключения для религиозных предметов искусства, собственности жертв фашизма и Холокоста.
— Может ли германо-российская проблема разрешиться в том случае, если Германия выплатит репарационные платежи за умышленно уничтоженное русское искусство? Можно ли компенсировать искусство деньгами?
— Наш закон предусматривает возможность обмена. Но как можно сравнивать предметы искусства? Что можно отдать за Рембрандта? Какая замена будет адекватной? Деньги – нет.
— Не деньги? Не копия Янтарной комнаты?
— Но это же не оригинал. Это новодел.
— Вас очень расстроило то, что в конце 1950-х годов Советский Союз вернул так много предметов искусства?
— Нет, я этим не расстроена. Я это понимаю. Но подумайте, это же история. Я считаю, что эти полтора миллиона шедевров, в том числе Дрезденская художественная коллекция и предметы из Пергамского музея (Pergamonmuseum, берлинская галерея, где выставлены знаменитые фризы алтаря из Пергама и другие древние сокровища. – Прим. ред.), – это история. То, что осталось в России, это компенсация. Тысячная доля компенсации.
— В будущем году российские музеи уже не получат столько денег от государства, сколько они получали до сих пор. Как это отразится на вашей работе?
— Сейчас мы пока еще не знаем, как это отразится. Но музеи как были, так и останутся.
— Вы нисколько не волнуетесь, что ваша работа в музее полностью изменится из-за отсутствия денег?
— Нет, это невозможно.
— Можете ли вы себе представить совместную работу с немецкими учеными над реставрацией художественных ценностей из Германии? Не пойдет ли дело быстрее?
— Пусть тогда немецкие ученые работают здесь над экспонатами, которые здесь же останутся. Я не знаю, как это сделать.
— Вы сотрудничаете со многими молодыми учеными. Думает ли следующее поколение, которому не пришлось пережить ни войну, ни период восстановления, о трофейном искусстве иначе?
— Вряд ли.
— В России это не тема для обсуждения?
— Нет, у нас это не тема. Это не обсуждается.
Ута Байер.