Кустодиев Борис Михайлович
Любовь ко всему русскому
Борис Михайлович Кустодиев родился 7 марта (23 февраля — по старому стилю) 1878 года в Астрахани. Его отец служил преподавателем местной духовной семинарии, но его художник не помнил — тот умер от чахотки, когда мальчику было чуть больше года. Мать же свою, Екатерину Прохоровну, он нежно любил. Она, оставшись вдовой 25 лет от роду с четырьмя детьми на руках, всю жизнь свою посвятила им. Семья арендовала флигель в купеческом доме, жили бедно, но дружно. Екатерина Прохоровна привила детям любовь к литературе, театру, музыке, живописи — эхо этих детских привязанностей мы можем обнаружить в зрелом творчестве художника, будь то собственно живопись, работа в театре или оформление и иллюстрирование книг.
Уже в 9 лет Борис твердо решил стать художником. Но обстоятельства сложились так, что в 1892 году ему пришлось начать учебу в астраханской духовной семинарии. Одновременно он брал уроки у местного живописца и педагога А. П. Власова. С его благословения юноша, по окончании в 1896 году семинарии, отправился в Петербург, где поступил в Академию художеств. Два года он занимался в общих классах, а в 1898 году был принят в мастерскую Ильи Репина. Репин сразу приметил Кустодиева: «На Кустодиева, — писал он, — я возлагаю большие надежды». Молодой художник много писал с натуры и увлекся портретом, в котором следовал своему учителю — то есть изображал не столько внешность портретируемого, сколько его внутренний мир. О нем и заговорили впервые, как о талантливом портретисте. Более того, на последних курсах Академии Кустодиев стал сотрудником Репина, привлекшего своего ученика к работе над заказанной ему правительством картиной «Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года». Для этого монументального полотна Кустодиев исполнил 27 портретов, написав — под присмотром наставника — треть холста. Он настолько органично имитировал репинскую манеру, что тот позже порой путал свои и кустодиевские этюды к этому произведению.
За дипломную работу Кустодиев в 1903 году получил золотую медаль с правом на заграничную стажировку. В первое свое европейское путешествие художник поехал уже не один. Его сопровождали жена и недавно родившийся сын. Тремя годами ранее, во время «ознакомительной» поездки на Волгу, Кустодиев познакомился с 19-летней Юлией Евстафьевной Прошинской, бывшей «смолянкой». Это была любовь с первого взгляда. В январе 1903 года они обвенчались в Петербурге. А те места, где художник встретил свою судьбу, стали его второй родиной. Здесь, близ Кинешмы, он построил в 1905 году дом-мастерскую, назвав его «Терем». С «Теремом», где Кустодиев жил и работал практически каждое лето, у него связывалось то, что принято называть счастьем.
С женой молодому живописцу повезло. Ю. Е. Кустодиева родила мужу двоих детей, сына и дочь (еще один ребенок умер в младенчестве) и была ему верной помощницей в тех тяжких испытаниях, что выпали на его долю. Семья стала и огромной темой в творчестве Кустодиева — самой нежной, интимной и проникновенной в исполнении. В 1904 году в Париже он написал знаменитое «Утро», изображающее молодую жену с маленьким сыном. Пять месяцев провел художник за границей, массу времени отдав посещению в Париже и Мадриде музеев и выставок, но дольше выдержать на чужбине не мог и возвратился в Россию. До самого наступления болезни Кустодиев был великим ходоком — ежегодно он отправлялся либо по родным просторам, набираясь впечатлений, либо за границу, чтобы смотреть картины старых мастеров и быть в курсе современной художественной жизни.
В годы первой русской революции Кустодиев, соответствуя критическим общественным настроениям, сотрудничал в сатирических журналах «Жупел» и «Адская почта», дав волю своему сарказму в созданных им шаржах и карикатурах на влиятельных сановников.
Популярность его между тем росла. От желающих получить свой портрет, выполненный Кустодиевым, не было отбоя (кстати, одной из таких заказных работ был портрет Николая II, созданный в 1915 году). В 1907 году Кустодиев стал членом Союза русских художников, а когда в 1910 году бывшие «мирискусники», не согласные с выставочной политикой Союза, вышли из него, оформив «вторую серию» «Мира искусства», он вошел в это новое художественное объединение. Картины Кустодиева показывались на отечественных и международных выставках, неизменно собирая большую прессу. В 1909 году его избрали академиком живописи.
Все было, казалось бы, хорошо, но художника подстерегала тяжелейшая болезнь. Первые ее признаки дали о себе знать в 1909 году. В 1911 году с диагнозом «костный туберкулез» он лечился в швейцарской частной клинике (неподалеку от Лозанны). В 1913 году у него нашли опухоль в спинномозговом канале и в Берлине сделали ему первую операцию. После повторной операции в 1916 году у Кустодиева развился необратимый паралич нижней части тела (когда врачи поставили Ю. Е. Кустодиеву перед выбром — что сохранять: руки или ноги? — она тут же ответила: «Конечно, руки. Он — художник, и без рук жить не сможет»). С тех пор, по собственным словам Кустодиева, «его миром стала его комната». Но еще — память, воображение. Он говорил: «Картины в моей голове сменяются, как кино».
Именно в это время он пишет те праздничные, жизнелюбивые картины, по которым его по преимуществу и знают. На полотнах появляются пестрая провинциальная жизнь, праздники, знаменитые кустодиевские купчихи и красавицы. Художник устремленно творит фантастический и ностальгический мир, который — странным образом — глядится реальнее окружающей действительности.
Революцию Кустодиев встретил с надеждами. В 1918 году участвовал в оформлении Петрограда по случаю годовщины Октябрьской революции. Тема современности в первые советские годы заняла чуть ли не главенствующее место в его творчестве. Он написал несколько «праздничных действ», придумывал красноармейскую форму, иллюстрировал ленинские сборники. Однако и к прежде любимым темам художник изредка возвращался, как бы прощаясь с выпестованным фантазией прекрасным образом прежней России. Кустодиев много работал в новом театре, оформив несколько спектаклей (в частности, знаменитую «Блоху», написанную Е. Замятиным по мотивам «Левши» Н. Лескова). В 1923 году он вступил в Ассоциацию художников революционной России (АХРР). Впрочем, непонимания хватало. В 1926 году на выставке АХРР его 24 работы попали в двусмысленный отдел «Формальные искания».
А болезнь прогрессировала. Организм был донельзя ослаблен — ничтожная простуда, повлекшая за собой воспаление легких, свела Кустодиева в могилу. Он умер 26 мая 1927 года — буквально в работе. Этой работой был эскиз задуманного им триптиха «Радость труда и отдыха». Гримаса судьбы — за десять дней до смерти Кустодиеву сообщили, что советское правительство разрешило выехать ему за границу на лечение и выделило на эту поездку деньги.
Художник одной мечты
Творчество Кустодиева поражает своей внешней пестротой и кажущейся «многостильностью». Но оно едино, и в гармоничный художественный мир его превращает сжигавшая художника мечта об идеале, ставшем нормой жизни.
Кустодиев, как всякий крупный художник, плохо умещается в «ячейки» художественных направлений. Он испытывал симпатию к тем или иным живописцам, участвовал в ряде художественных объединений, но, по большому счету, всегда шел своим путем. Такие мастера всегда неудобны, им «достается» буквально со всех сторон. Художественная жизнь в России начала XX века бурлила, рождались новые идеи, гремели манифесты, при этом (как всегда бывает в эпохи «бури и натиска») наблюдалась страшная нетерпимость по отношению к «чужому». Старые передвижники обвиняли Кустодиева (ученика Репина!) в «лубочности» и «несерьезности»; авангардисты, напротив, пеняли ему на то, что он никак не может перерезать пуповину, связывавшую его с Репиным; модернисты считали его безнадежно «прямолинейным»; пролетарские художники называли «певцом купеческо-кулацкой среды».
При этом существует одна большая проблема творчества Кустодиева, провоцирующая подобные обвинения. Эта проблема: кажущаяся его разбросанность. Иногда трудно понять, каким образом в художнике одновременно уживалось столько конфликтующих друг с другом художественных привязанностей. Возьмем навскидку 1920 год. За этот год Кустодиев написал «Купчиху с зеркалом», «Купчиху с покупками», продолживших ряд его купчих, и примыкающий к ним «Голубой домик»; типичный провинциальный «праздник» старой Руси «Троицын день»; классический портрет своей жены; перегруженного идеологической символикой «Большевика» и революционное «праздничное действо» «Первомайский парад. Петроград. Марсово поле». Кажется, о какой-то внутренней цельности остается лишь мечтать. А ведь «многоцелие» почти равно «бесцельности»: это уже диагноз, печальный приговор.
Между тем, такой путь сравнения, разумеется, нагляден, но вряд ли корректен. Потому что он не учитывает логики пути художника. Кустодиев добирался до своих итогов долго и мучительно, но это было органичное движение, являющееся отражением полноты, единства и гармонии внутреннего мира художника, в котором все указанные разнонаправлен-ные векторы складываются в некую константу. Вот ей-то нам и надо подыскать определение.
Самобытный стиль Кустодиева сложился в 1904 — 10 гг. До этого он — верный последователь Репина. Первые поездки в Костромскую губернию, где Кустодиев вскоре построил дом, познакомили его с неизвестным дотоле миром — миром родины. И эта родина поразила его.
Парижские работы Кустодиева свидетельствуют об увлечении импрессионизмом (то же знаменитое «Утро» — совершенно импрессионистично по композиции и колориту). Впрочем, это увлечение было кратковременным. Уже известный «Автопортрет (На охоте)» (1905) стилистически «сделан» совсем по-другому — в нем превалируют строгость формы, крупные пятна цвета, интерес к материальной плотности изображаемого. Отсюда был один шаг до «Ярмарки» (1906), возвестившей о рождении оригинального художника, и Кустодиев этот шаг сделал. «Ярмарку», кстати, заказала художнику Экспедиция заготовления государственных бумаг как картину-лубок для серии «Народных изданий». Возможно, работая над ней в предложенной стилистике, Кустодиев почувствовал: «Это — мое». В общем, если это был случай, то случай счастливый. Найденный стиль совпал без зазоров с «мировоззрением». Все стилистические особенности, характерные для его зрелого периода, здесь налицо: наглядность, занимательная повествовательность, жизнелюбие, игра красок и точность характеристик.
Художник еще продолжал экспериментировать: менял материалы, приемы письма, темы, но возвращение к обнаруженному органичному стилю было неизбежным. Он вообще был страшно неуспокоенным человеком — это видно по его письмам; особенно — по письмам к жене. Он хочет радостного искусства и отчаивается, когда у него что-то не получается. Цитируем: «Моя работа дает одни мученья и те волнения, которые переживаешь в эти три-четыре часа, смену разочарований. Такой живопись мне кажется ненужной, таким старьем и хламом, что я просто стыжусь за нее. Я так люблю все это богатство цветов, но не могу их передать: в этом-то и трагизм всего».
Краски ему нужны были для передачи не реальности (ее было принято считать вульгарной и пошлой), а мечты. Эту мечту Кустодиев и запечатлевал неустанно на протяжении 1910-х годов, создав совершенно уникальный художественный мир.
Тут нельзя не вспомнить об одном существенном влиянии, усвоенном Кустодиевым. Мы имеем в виду творчество Брейгеля, восхищавшее русского художника. Кустодиев быстро устал от модернистских двусмысленностей и недоговоренностей, устал от неукорененности русского искусства той поры, пустившегося в рискованное плавание по «мистическим» морям. У Брейгеля он нашел чаемую ясность и, что, пожалуй, важнее, повествовательность. На протяжении всех 1910-х годов Кустодиев говорил, что стремится изобразить народную жизнь такою, какою он ее видит (а после того как оказался прикованным к инвалидному креслу — какою ее помнит), и так же «разговорно», как у Брейгеля. Вот откуда его купчихи, провинциальные сцены и народные праздники. Это микроновеллы, запечатленные в красках и повествующие о том, как должны жить русские люди. Другое дело, что эти картины можно назвать грезами. Кустодиеву, наверное, так не казалось. Да и ведь от основной аксиомы русского искусства — «искусство должно научать человека, вести его» — он никогда не отказывался. Если этого никогда не было, то почему не может быть? Разве так уж фатально невозможны радостное ощущение жизни, красота, яркость декораций, добродушие, чистосердечие, простота… и чем там еще описывается тот идеальный мир, по которому все мы тоскуем?
В этом контексте не кажутся такими уж неорганичными его «революционные» картины, написанные после 1917 года. Это ведь те же самые «праздники», только одетые в новые, соответствующие времени, одежды. А картинки счастливого будущего, нарисованные в пафосных речах большевистских лидеров, могли очаровать кого угодно. Надо думать, поддался этому очарованию и Кустодиев.
Другими словами, та константа творчества художника, которой мы собрались подыскать достойное определение и которая делает это творчество именно цельным художественным миром, отыскалась почти без труда — это мечта о праздничной и осмысленной жизни на земле. Неплохая, вообще-то, мечта.
«Энергия его неукротима…»
В заголовок в этом разделе угодила цитата. Развернем ее. Художник М. Нестеров писал в 1923 году: «Был у бедного Кустодиева. Он прикован к креслу или кровати, но энергия его неукротима». Больной Кустодиев в это время чем только не занимался: писал новые картины, придумывал экслибрисы, создавал плакаты, работал в книжной иллюстрации и для театра, увлекался новыми для него техниками линографии и линогравюры. «Увлекался» — хорошее слово. Это слово подходит в качестве метафоры всей жизни художника. Увлекался — наперекор господствовавшим художественным течениям. Увлекался — наперекор упадочническим настроениям эпохи. Увлекался — наперекор страшной болезни, лишившей его живых «впечатлений бытия». Еще одна цитата — на этот раз это голос М. Добужинского: «Память, фантазия и работоспособность его были беспримерны. Он уходил в свой мир тихой и обильной жизни Поволжья, быта купцов и купчих, радостных пейзажей с полями, залитыми солнцем, масленичных гуляний с тройками и березами в инее, гостиных дворов его небывалого русского городка». И все-таки вопрос: насколько этот городок небывалый ? Нам-то кажется, что — благодаря искусству Кустодиева — он давно стал реальностью, а все мы — его жителями. Да, своей жизнью мы не всегда соответствуем стилистике этого городка, но ведь стараемся. Тем более, что пример-то каков! Спасибо за него художнику.
Источник: artprojekt